Борис Матросов. Татуировки для художников

Текст написан для выставки Бориса Матросова «Татуировки для художников» 8 сентября - 7 октября, 2015, Москва, галерея «Пересветов переулок»

Важно понимать – перед нами действительно татуировки. Выполненные художником по мотивам реальных тюремных наколок – сначала как живописная серия, а позже – в виде графики. Работы создавались в 1990 году, то есть формально – все еще в СССР, где уголовная тематика, как известно, в разных форме проскальзывала, пусть с поправкой на Перестройку.

История неофициального, равно как и постперестроечного русского искусства богата примера рефлексии художников относительно своего окружения. Портретирование «тусовки» принимало формы ее канонизации, объединения в пантеоны (нередко – иронического характера), идентификации в апофатическом ключе, а то и вовсе обнаружения в ком-либо «чего-то волчьего». «Татуировки для художников» Бориса Матросова, на первый взгляд, кодифицируются внутри вполне привычного modus operandi отечественного contemporary art.

На поверку оказывается, что никаких реальных адресатов у «Татуировок» Матросова нет, и едва ли они вообще предполагались. Сами по себе они не отражают никакой иерархии, их оригинальные значения, зафиксированные в криминологических источниках, изученных автором, не сохранены – за исключением смутной «начертательной» основы, и то не всегда. Да и сам художник не приписывает подобному «заимствованию» особой актуальности, характеризуя материал как отчасти устаревший.

Образы, используемые Матросовым, оказываются вырваны из первоначального контекста, и решительно не вплетаются ни в какие новые системы. Их простота – лишь поверхность вещей, она призрачна и обманчива. Как вообще интерпретировать визуальные знаки, с которыми работает художник? Схематичное на манер предупредительной таблички изображение бегущего человечка, улыбающейся рожицы, расправившего крылья орла (серия «Внутренний орнамент») – к какой первоначальной реальности они отсылают, откуда взяты, в каком направлении движутся?

Некоторые изображения у Матросова сопровождаются текстом, но с ним решительно не сочетаются. Не в смысле драматического несоответствия визуального и вербального. И не в смысле излишней герметичности всей получившейся конструкции, видимая философичность которой выступает презумпцией невиновности при обвинениях в отсутствии смысла. Текст у Матросова сочетается с изображением непонятно каким образом, и даже в случае нарративных работ – картины, на которой пес из советского мультфильма рассматривает в бинокль табличку с местоимением «Мы», – ясности не добавляет.

Работы Матросова сопротивляются интерпретациям. Они как будто подталкивают к определенным толкованиям, чтобы тут же выявить их ограниченность. Их содержание может быть столь тривиальным – обыденные вещи из его «Бытовой живописи» – что обнаруживают завидную гибкость в плане возможной контекстуализации. Вне языка оказаться невозможно, но реальной становится возможность языкового неповиновения. А оно способно принимать совершенно разные формы.

«“Это о чем?” – “Да ни о чем!”», – заявил художник в одном интервью в ответ на предсказуемый вопрос. «У меня все картины абстрактные», – рассказал он в другом. Согласно Розалинд Краусс, никакая абстракция не бывает полностью безобразной, ведь «больше всего на свете абстракционист боится сделать просто абстракцию <…> лишенную сюжета, бессодержательную <…> попросту узор». Матросов в пространстве своей выставки, похоже, осуществляет двойную игру. Помимо «Татуировок для художников» здесь появляются «Другие работы» – их олицетворяет персонаж Печёнок. Персонаж на первый взгляд призван говорить и по-беньяминовски «олитературивать» визуальное. Но вместо этого он, «размноженный» на нескольких листах, лишь навязчиво стучит клювом в галерейную стену, превращаясь в образцовую тавтологию. Уходящее в бесконечность как иррациональное число, либо же – как регулярный орнамент.